Ты  - Кэролайн Кепнес

Как бы я ни старался, что бы я ни делал, такие уроды, как Бенджи, которые имеют больше и знают больше, вечно загоняют меня в угол. Но я не позволю ему выиграть. Отпираю дверь, отшвыриваю его в угол, как собаку, забираю пакеты с наркотой и спускаю их в унитаз. И чувствую, как ко мне возвращаются уверенность и спокойствие. Я здесь главный. И пусть у него красный половник, зато у меня – ключ.

На твоем лице дурацкая самодовольная ухмылка – ты не дала мне заплатить за билеты на паром до «Икеи» и настояла, что купишь сама. Ни грамма макияжа, на голове пучок, на ногах простые белые джинсы и сланцы. Сразу видно, не сильно готовилась к встрече. Ты «жутко рада», что я согласился на «вылазку», и обещаешь, что «будет весело». Тебе действительно придется как следует постараться, потому что стоит мне взглянуть на тебя, как я представляю член Бенджи у тебя во рту и вспоминаю, что ты писала обо мне своим подружкам.

Ты: «Джо попался. Раб на день. Один ноль в пользу Бек».

Чана: «Ахаха. В качестве оплаты придется поработать ртом или руками».

Ты: «Нет, мы только в магазин смотаемся. Собирать будет не он».

Линн: «Попроси его установить мне кондиционер».

Чана: «Линн, ты тоже хочешь поработать ртом?»

Линн: «Какая пошлость!»

Ты: «Успокойтесь. Никто никому не собирается отсасывать».

– Поверить не могу, что ты никогда не был в «Икее», – говоришь ты и кладешь руку мне на колено.

– А я не могу поверить, что ты была.

– Там здорово! Тебе понравится. Комнаты обставлены как настоящие. Ходишь из одной в другую как заколдованный и не можешь остановиться, пока все не обойдешь. Ой, наверное, ты думаешь, что я дура?

– Нет. У меня то же самое с книжным магазином. Когда я в него попадаю, кажется, что там целый мир. Лучшие истории человечества. А внизу еще клетка.

– Что, прости? Клетка?

– Хранилище для редких книг.

– Клетка? Как для зверей?

Бенджи наверняка уже пришел в сознание. Какой здесь чудесный воздух…

– Нет, как застекленная касса в казино.

– Чего только нет в магазинах…

– Да.

– Тебе нравится продавать, а я, как типичная девочка, помешана на шопинге. Когда настроение ни к черту, иду в «Икею», покупаю там… – Ты замолкаешь. Ну же? Красный половник красный половник красный половник. – Покупаю там пару салфеток, и порядок.

Черт!

Может, если я расскажу тебе что-то сокровенное, ты тоже поделишься со мной своей тайной (красный половник красный половник). Достаю из кармана пульт от кондиционера, ты удивленно смотришь. Я разрешаю тебе его потрогать. Ты осторожно берешь у меня из рук. Улыбаешься:

– Высокие технологии.

– С его помощью я управляю увлажнителями и кондиционерами в клетке. Одним щелчком можно превратить в тлен и плесень все книги. А Гертруда Стайн, знаешь ли, не поднимется из гроба, чтобы заново подписать свой роман.

– Аж мурашки по коже. – Ты ежишься. Половник? – Тебе надо самому книжки писать, Джо.

– А может, я уже пишу.

Ты снова улыбаешься. Я делаю еще попытку.

– Твои родители, наверное, гордятся, что ты учишься в магистратуре.

Молчишь, отворачиваешься и смотришь на воду, но ладонь с моего колена не убираешь. Я хочу поцеловать тебя, чтобы вытащить уже член Бенджи из твоего рта.

– У меня только мама, – наконец говоришь ты.

– Прости.

– Папа умер.

– Прости.

– Ты не знал.

В глазах слезы. Или это ветер. У тебя столько знакомых парней: и на курсе, и в Интернете, но ты позвала меня. Меня!

– Иногда я плачу без причины. Смерть – это конец. Понимаешь? Конец. Папы больше нет. И уже никогда не будет.

Ты утираешь глаза. Придется вскрыть этот нарыв.

– Давно он ушел?

– Почти год.

– О Бек…

Смотришь на меня, я киваю, и ты падаешь мне на грудь. Со стороны, должно быть, кажется, что мы просто обнимаемся. Невдалеке сидит еще одна молодая пара, которая явно едет в «Икею», чтобы обустроить свое семейное гнездышко и поесть суррогатных фрикаделек. И никто, кроме меня, не слышит, как ты плачешь. Твои огромные, как у Натали Портман, глаза блестят, щеки горят. Дедок, сидящий напротив, кивает мне, будто я Капитан Америка. Мы почти на месте. Ты утираешь слезы.

Я должен узнать…

– Расскажи, каким он был.

Ты пожимаешь плечами. А я не могу задать единственный вопрос, который меня интересует (красный половник красный половник).

– Он любил готовить. – Ты вздыхаешь. – Пожалуй, это единственное хорошее…

– Я тоже люблю готовить.

Непременно научусь. Красный половник красный половник красный половник.

– Здорово, – отвечаешь ты и скрещиваешь ноги. – Мой психотерапевт сказал бы, что я нарушаю границы.

– Ты ходишь к психотерапевту?

– Да, к доктору Ники. Черт, Джо! Зачем я тебе все это рассказываю? Что со мной творится?

– Поинтересуйся на ближайшем приеме.

Улыбаешься. Тебе нравится мое чувство юмора. Теперь понятно, что за «Анжвин» у тебя отмечен в календаре по вторникам в три часа дня. Доктор Ники Анжвин. Бинго! Я говорю, что в психологической помощи нет ничего постыдного.

– Правда, Бек. Я серьезно.

– Парни обычно не хотят знать такие вещи. Как ты меня только терпишь? Слезы, психотерапевты, магазины…

– Ты слишком много думаешь о других парнях.

Улыбаешься. Я нужен тебе, наконец-то ты это поняла. Киваешь, словно соглашаясь, что теперь мы вместе. Капитан дает гудок. Ты целуешь меня.

* * *

Если судить по фильму «500 дней лета», «Икея» – самое романтичное место на земле. Сцена в магазине начинается с того, что Джозеф Гордон-Левитт со своей подружкой усаживается на одной из кухонек, и девушка начинает изображать любящую жену, которая встречает мужа с работы и накрывает ужин. Поворачивает кран, но вода не течет – там же сплошная бутафория. Тогда Джозеф вскакивает, ведет ее в соседний зал и говорит: «Вот почему мы купили дом с двумя кухнями». Я специально пересмотрел эту сцену сразу после твоего твита про «Икею». Конечно, я не жду, что в жизни будет так же, как в кино. Я же не идиот. Но все-таки…

Реальность оказалась гораздо прозаичнее. Я отнюдь не Джозеф Гордон-Левитт, и у меня в руках громоздкая железная тележка, которую приходится таскать за собой по людным коридорам, пока ты рассматриваешь диваны, которые тебе не нужны, шкафы, которые тебе некуда ставить, и духовки, сделанные из картона. Кругом люди, толпы людей, тысячи, орды. И бесконечные комнаты, обставленные одинаковой мебелью, сошедшей с одного конвейера. Кошмарная антиутопия. Пахнет по́том, освежителем воздуха, детским говном, фрикадельками, лаком для ногтей и снова детским говном. Почему засранцев не оставляют дома с нянями? Стоит невыносимый шум. Я не слышу половину из того, что ты говоришь, Бек. И стараюсь не думать, где среди этого однообразного дерьма могут быть красные половники.